С "лейкой" и блокнотом: крымские истории Константина Симонова

Наталья Дремова

"30–го вылетел в Крым. По дороге нос и щеки вашего отпрыска приобрели неожиданно фиолетовый оттенок, т.е. в просторечье — были отморожены. От этого неэстетического цвета удалось избавиться только спустив старую шкуру…". Это письмо Константин Симонов написал в декабре 1941 года родителям. Легко, иронично, слегка посмеиваясь над собой. И так, чтобы мама решила: отмороженные щеки и есть самое страшное в его работе. А вовсе не риск погибнуть на подходе к освобождаемому Красной Армией Керченскому полуострову.

Про таких, как Симонов, говорили: "военная косточка". Отец офицер, отчим, воспитавший мальчика — полковник царской армии, позже советский "военспец". Детство в военных городках и офицерских общежитиях. Симонов не планировал связывать жизнь с армией, но, окончив Литинститут и опубликовав несколько стихотворений, угодил… на войну с Японией, на Халхин-Гол. Там были написаны первые военные очерки.

Великую Отечественную он прошел всю. Как написал в одном из своих стихотворений, "с "лейкой" и блокнотом, а то и с пулеметом".

28 ноября исполняется 105 лет со дня рождения Константина Симонова. Мы собрали несколько эпизодов из его жизни, связанных с Крымом.

Факт

Многие писатели и поэты берут псевдонимы, меняя фамилии. А вот Симонов в 24 года изменил имя. Родители назвали мальчика Кириллом, но с возрастом будущий поэт, писатель и фронтовой корреспондент так и не научился твердо выговаривать буквы "р" и "л". Поэтому решил превратиться в Константина.

- В августе 1941 года Симонова, как военного корреспондента, командировали в Севастополь. Отсюда на тральщике, груженом снарядами, он отправлялся к Одессе, сюда через несколько дней вернулся. Здесь до хрипоты спорил с высоким начальством, пытаясь добиться, чтобы его взяли на один из бомбардировщиков, вылетающих бомбить румынский Плоешти. После отказа вынул самую грозную бумагу: приказ замнаркома обороны Льва Мехлиса об оказании содействия. Но и он не убедил командование. Позже Симонов узнал: негодующего журналиста… пожалели. Налеты на Плоешти в те дни сопровождались огромными потерями бомбардировщиков.

- Одним из редакционных заданий Симонова в Севастополе было: побывать на отличившейся подлодке и написать о героизме экипажа. Но оказалось, что попасть туда можно, только уйдя в плавание. Симонов попросился в самый короткий рейд. Его предупредили: самый короткий — самый опасный. Лодка идет в Румынию, чтобы разведать минные заграждения. Журналист никогда не был раньше на подлодке, ему было не по себе в замкнутом пространстве. Но вот о том, как гибнут подлодки, он узнал от моряков. "Когда хлынет вода, изнутри задраят люк, и люди будут отстаивать свою жизнь внутри своего наглухо закрытого отсека. Они пустят сжатый воздух, пытаясь задержать воду, они попытаются задраить пробоину, но если это не удастся, они молча погибнут, ценою своей жизни спасая всю лодку", - написал он после похода в очерке. Он не скрывал: было страшно. Но еще более пугающим казалось показать свой страх.

- "Утром поступили тревожные известия с одного из полуостровов, занятых нашими передовыми частями. Комиссар Николаев приказал перебросить туда на лодках свежую роту и сам, сев на маленькую моторку, быстро переправился на тот берег…" Это уже сентябрь 1941 года, Арабатская стрелка. На эту узкую песчаную полоску немцы смогли перебросить свои части, подошли к береговой батарее. Здесь военкор Симонов был рядом с членом военсовета армии Александром Николаевым. Когда ответредактор "Красной звезды" Давид Ортенберг узнал, к кому попал его журналист, предупредил по телефону: смотри, Николаев тебя угробит! Комиссар ходил в атаку вместе с рядовыми, ненавидел малейшие проявления трусости. И того же ждал от других. Поэтому и Симонов под огнем минометов шел рядом. Когда отдавал в печать очерк, об этом не написал: среди военкоров обозначение причастности к событиям считалось дурным тоном.

Но редактор заставил в последнюю минуту внести эти личные впечатления, ощущения человека, находившегося в смертельной опасности: "Трудно даже восстановить то чувство, которое владело мной тогда. Во-первых, мне было страшно. Во-вторых, я думал, что вечером должен вернуться и я буду уже не здесь, и уже не будет этих мин — я буду в Симферополе. Все мои мысли не шли дальше этого вечера; он казался мне ближайшей целью моего существования. А третьим чувством было желание поскорей дойти до окопов, которые, как я знал, были впереди. Я не знал, есть ли там немцы или нет, но мне казалось: только бы дойти туда, перейти это открытое место!"

- Фронтовые газеты были заполнены боевыми сводками, заметками о героях, сведениями о трагедиях на оккупированных территориях, списками награжденных. Но там находилось место и для… врагов. Симонов беседовал с пленными немцами и румынами, добивался встреч с выявленными врагами. Например, его очерк "Разоблаченная шпионка" посвящен крымчанке, которая появилась в расположении войск под видом беженки. При расспросах насторожило, что она путается, рассказывая, как добралась, не помнит, как избежала встреч с немецкими часовыми… И оказалось, что за вознаграждение в 5 тысяч марок она согласилась "пойти на разведку".

Но самый пронзительный из очерков о врагах — "Предатель". Симонову позволили встретиться с задержанным бургомистром Феодосии Василием Грузиновым. "Я хочу рассказать историю этого предателя не потому, что он совершил что-то небывалое и исключительное", — объяснял журналист. Обычный человек, директор заготконторы, даже кандидат в члены партии настолько дорожил своим благополучием, что заранее подготовился в приходу немцев, охотно пошел на службу в управу. Составлял и подписывал списки обреченных на гибель евреев и крымчаков. А в блокноте у Симонова к моменту встречи с бывшим бургомистром были записаны сведения от представителя госбезопасности о расстрелах в Феодосии: "Детей младше 12 лет усыпляли и отдавали матерям. Матерей расстреливали, а их, по существу, закапывали живыми". Военкора потрясла именно обыденность желаний предателя и то, на что он ради них пошел.

- Последняя военная командировка Симонова в Крым состоялась в феврале 1942 года. На старой "эмке" с брезентовым верхом ездил по Керчи и окрестностям. Встречался с партизанами из отряда имени Сталина, которые почти два месяца пробыли под землей, заставив врагов сильно беспокоиться. "Полтора месяца немцы держали вокруг каменоломен больше полка пехоты, — писал Симонов в очерке об Аджимушкайских каменоломнях. — Полтора месяца они тратили тысячи килограммов аммонала для того, чтобы закупорить каменоломню. Полтора месяца они каждый день боялись, что эти подземные силы вырвутся из каменоломен наверх, в город".

А вот дневник Константина Симонова об этих днях контрастирует с оптимистичным настроением очерка. Да, освобожден Керченский полуостров. Ценой тысяч жизней. Но… "После зрелища бездарно и бессмысленно напиханных вплотную к передовой войск и после связанной со всем этим бестолковщины, которую я видел во время нашего неудачного наступления, у меня возникло тяжелое предчувствие, что здесь может случиться что-то очень плохое, — записал он. — Никто не укреплялся, никто не рыл окопов. Не только на передовой, на линии фронта, но и в тылу ничего не предпринималось на случай возможных активных действий противника". Через два месяца после отъезда Симонова бездарно погибли армии Крымского фронта, и Керченский полуостров снова перешел в руки немцев.

Кстати

Самое известное стихотворение Константина Симонова — "Жди меня". Оно было напечатано в газете "Правда" в январе 1942 года и стало поистине народным. Его заучивали и читали не только на фронте и в тылу, но и в фашистском плену. Оно, например, оказалось в самодельной записной книжке крымчанина Федора Грачева, попавшего в плен после падения Севастополя и вывезенного на территорию современной Чехии. В лагере в такие записные книжки заключенные писали свои адреса, данные родных товарищей: чтобы хоть кто-то мог, если что, передать весточку. Записывали и заучивали вместе с адресами и "Жди меня".