Как встречали главный праздник года крымчане в Великую Отечественную

На декабрь пришелся очередной штурм Севастополя. Авианалеты чередовались с обстрелами, горели и рушились дома, большинство севастопольцев сутками не покидали убежища.

Но в осажденном Севастополе были те, для кого просто необходимо было устроить настоящий праздник: дети. Горком партии и городские власти смогли организовать доставку небольшого количества елок для продажи на базаре. А другие пришлось добывать… военным. Потому, что хвойные в основном росли на территории, занятой противником. Сосны — по несколько штук, по десятку, приносили в город разведчики, выбиравшиеся в тыл немецких войск.

Севастопольцы получали пайки. Каждый килограмм продовольствия был на учете. Георгий Задорожников, которому в первый год войны исполнилось восемь лет, в своих мемуарах писал: семья выживала благодаря отцу. Тот работал в мастерских по обслуживанию фронтовой техники. Мальчик запомнил длинные севастопольские очереди за всем, что можно было съесть. В пищу шли даже географические карты: можно было их вымочить, отделив клейстер. А из него — испечь оладьи на рыбьем жире, сварить затируху.

Но для детей в осажденном городе смогли найти праздничные сладости. На устроенных в бомбоубежищах, в подземных школах елках, каждому ребенку выдавали печенье и даже мандарины. Там, где такой роскоши не хватило, дарили мешочек белых сухарей.

Последние дни 1941 года — это время Керченской-Феодосийской десантной операции. 31 декабря немцы спешно отводили свои части от Феодосии и Керчи. К полудню передовые силы фашистов уже были на Парпачском перешейке: там, где Керченский полуостров соединяется с Крымским.

На марше не до празднования, поэтому Новый год отмечали на ходу. И даже ухитрялись дарить товарищам подарки.

Старший сержант, командир орудия зенитной батареи Виталий Абросимов вечером вернулся в свою землянку и столкнулся с приятелем, Редькиным. Тот торжественно вручил ему новую пару черных валенок. Сам Абросимов "щеголял" в ботинках, поверх которых были надеты резиновые сапоги от костюма химзащиты. Сержант заметил, что друг тоже в валенках — разрезанных сзади и зашитых. "Сняли с убитого, догадался я. Редькин засмеялся: "Ничего, носи новые. В соломе нашел — честно! Знаю тебя, ты же не возьмешь с убитого, а я ничего. Наш ведь солдат носил", — описывал этот эпизод Абросимов.

Начальник 2-го партизанского района Иван Генов в декабре 1941-го смог сделать самый дорогой новогодний подарок командиру Джанкойского отряда Рюмшину. Его жену и детей схватили немцы. Потом выпустили, но установили наблюдение: авось партизанский командир придет их проведать. С другими партизанскими семьями фашисты уже такой трюк проделывали. А когда понимали, что фокус не удался, расстреливали женщин и детей.

Генов принял решение отправить двух бойцов в деревню за семьей Рюмшина. Но дом был пуст. Опоздали? Партизаны постучались к соседям. Там они и оказались: по деревне прошел слух, что родных партизана этой ночью снова арестует гестапо, и соседи не побоялись укрыть их у себя. Рано утром семья командира уже была в отряде.

Кстати, партизаны тот Новый год отпраздновали частично за счет немцев.

Разным был Новый год у жителей Крыма, оказавшихся в немецкой оккупации.

Кто-то стремился выслужиться, пользовался возможностью поживиться, пользуясь покровительством немцев. У них был и праздничный стол, и выпивка.

Другие шли на рынок, чтобы выменять вещи на продукты. Несколько картофелин, селедка, борщ на бульоне из костей — вот и весь новогодний ужин.

Симферополец Евсей Гопштейн выжил чудом. Его прятала в одной из комнат своей квартиры старая знакомая. Всю оккупацию он провел, не выходя из ее дома.

В том году оккупанты еще не пытались создавать праздничное настроение — точнее, его иллюзию, для местных жителей. Просто вырубили елки и сосны в парках, выгребли у людей запасы продуктов.

Но в конце 1942-го оккупационная пресса уже вовсю писала о детских утренниках в школах, новогодних и рождественских представлениях, праздничных постановках в театрах. Мероприятия эти были именно для демонстрации, "осчастливили" елками и утренниками совсем немного детей.

В Симферополе как раз "к празднику" была открыта городская баня и организована… продажа соли. Работающим - по килограмму, иждивенцам - по 500 грамм.

Нищие, раздетые, голодные симферопольцы ухитрялись делиться последним с теми, кому было еще хуже. Когда на работы гнали военнопленных, те на обочинах дорог или у крылец домов оставляли свои шапки. И люди клали туда продукты: вареные яйца, картошку, семечки, сухари… Возвращаясь, шапки со съестным подбирали.

Даже дети, которые тоже недоедали, в течение дня не брали из этих шапок ни крошки. Потому, что почти у каждой семьи кто-то был на фронте. И о судьбе родных можно было гадать. Жив, воюет? Убит? В плену?

Успевшие эвакуироваться крымчане были счастливчиками: они получали весточки от близких. В Центральном музее Тавриды хранятся письма и открытки, которые присылал сестре Ольге в Саратовскую область летчик Александр Вильямсон. В сорок пятом он получил звание Героя Советского Союза, вернулся в Симферополь, в его честь назвали улицу в крымской столице.

В одной из новогодних почтовых карточек он писал: "Настал 1942 год. Я его встретил на фронте, ознаменовав его приближение мощными ударами по фашистам. Выполняя завет Сталина: "Не выпустить с нашей земли ни одного живого немецкого оккупанта".