Галина Оленева, РИА Новости Крым
Все рассказы о ней похожи на анекдоты. Сразу и не разберешь - быль или чья-то забавная выдумка.
"Ох уж эти несносные журналисты! Половина лжи, которую они распространяют обо мне, не соответствует действительности", - говорила она.
Другая половина - вероятно, правда, которой никогда не было. И может быть, никогда некрасивая девушка из Таганрога не стояла у массивных дверей какого-то керченского банка и не говорила вслед улетающим по ветру купюрам "Денег жаль, но как красиво они улетают!". И какой-то ее знакомец не восхищался в ответ "Да вы Раневская!", имея в виду чеховскую героиню.
В этой маленькой истории совершенно точно одно: именно в Крыму молодая актриса Фанни Фельдман впервые вышла на подмостки под новым именем, которое навсегда вошло в историю русского театра.
РИА Новости Крым предлагает вернуться в 1916 год, когда в Таврическую губернию прибыла пока еще никому не известная Фанни… - будущая легендарная Фаина Георгиевна Раневская.
"Я провинциальная актриса! Где я только не служила! Только в Вездесранске не служила!.."
Это она скажет потом. А пока ей 20 и она оказалась в провинциальной Керчи. Она успела отыграть свой первый сезон в подмосковном Малаховском летнем театре, свести знакомства с известными артистами и подписать договор на 35 рублей в месяц "со своим гардеробом" на роли "героини-кокет с пением и танцами" в керченской антрепризе мадам Лавровской.
Жалованье нищенское и даже унизительное.
"В 1916 году средняя зарплата рабочих в России составлял 74 рубля. Из них на питание уходило 12. Но с учетом того, что 1916 год — это год небывалой инфляции. Росли цены, росли зарплаты. К началу 1917 года рабочий в Петрограде получал 308 рублей. Вот некоторые цены в то время: рабочие сапоги стоили 7 рублей, комплект нижнего платья — 20, комплект верхнего платья — 40, 35 копеек стоила бутылка молока, 100 граммов мяса — 20 копеек, буханка хлеба — 17", - это цитата из книги Збигнева Войцеховского, который написал о Раневской гораздо больше, чем мы.
А вот воспоминания самой актрисы об этом времени:
"Первый сезон в Крыму, я играю в пьесе Сумбатова прелестницу, соблазняющую юного красавца. Действие происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю противно-нежным голосом: "…шаги мои легче пуха, я умею скользить, как змея…". После этих слов мне удалось свалить декорацию, изображавшую гору, и больно ушибить партнера. В публике смех, партнер, стеная, угрожает оторвать мне голову. Придя домой, я дала себе слово уйти из театра".
Но, конечно, никуда не ушла. Зато в неизвестном направлении ушел антрепренер, причем вместе со всеми деньгами театра, который немедленно распался.
"Напора красоты не может сдержать ничто!"
Потом была Феодосия, короткая поездка к родителям в Таганрог и снова Феодосия, где в декабре 1916-го она познакомится с Волошиным.
"В то время я играла в Феодосии. Кто познакомил меня с М.А.(Волошиным, - ред.), не могу вспомнить, но то недолгое время, что провела в Феодосии, с М.А. встречались очень часто", - это строчки из письма коктебельскому литературоведу Владимиру Купченко, написанные в 1973 году.
В 1974-м Купченко наберется смелости и постучится в московскую квартиру №12 по Южному переулку, 3. Она откроет двери, запросто угостит его яичницей и продолжит вспоминать:
"Да, мы познакомились в 16-м. Он так много мне рассказывал о Париже, о студенческих балах… Был какой-то литературный вечер. Там читали стихи М.А. Я очень огорчалась своей некрасивостью, и один генерал мне сказал: "Не огорчайтесь, дорогая, ведь красота - это как накожная болезнь: все смотрят".
Спустя много лет она скажет, глядя на прореху в своей юбке: "Напора красоты не может сдержать ничто!". И так: "Своих мужей, миленькие мои, всегда ревнуют только уродины, а нам, красавицам, не до того, мы ревнуем чужих".
А вот с собственным носом Фаина Георгиевна так и осталась "в контрах" навсегда: "Нос испортил мою личную жизнь! Это позор моего лица!".
"Дочь небогатого нефтепромышленника"
В 1917-м Раневская в последний раз гостит у родителей. Вскоре семья эмигрирует за границу. Фаина останется. В поисках работы она окажется в Ростове-на-Дону, где познакомится с актрисой Павлой Вульф, которая станет ее близкой подругой и учителем, примет ее в свой дом, устроит в театр.
Потом будет гражданская война и снова Крым. Тогда казалось, полуостров защищен от революционных потрясений. К тому же в Евпатории, в отличие от Ростова, театр работал и при советской власти, и при немцах, и при белых. В первый же евпаторийский сезон Фаина сыграла роль Шарлотты в чеховском "Вишневом саде":
"Как сейчас вижу Шарлотту-Раневскую. Длинная, нескладная фигура, смешная до невозможности и в то же время трагически одинокая. Какое разнообразие красок было у Раневской – одновременно огромное чувство правды, достоверности, чувство стиля, эпохи, автора", - будет писать об этом дебюте Вульф.
Кстати
Вовсе не Керчь, а именно Евпатория стала первым крымским городом в жизни Фанни Фердман. Тогда ей было 14. Она гостила в этом приморском городе вместе с семьей. Она была "дочерью небогатого нефтепромышленника" - так шутила спустя много лет. Ее отец, и правда, был весьма обеспеченным человеком: "У моего отца был даже собственный дворник, не только пароход…". Тогда никто и представить себе не мог, что будет дальше…
"Страшное и неповторимо красивое время"
…А будет вот что.
"18, 19, 20, 21 год – Крым – голод, тиф, холера, власти меняются, террор: играли в Симферополе, Евпатории, Севастополе, зимой театр не отапливается, по дороге в театр на улице опухшие, умирающие, умершие, посреди улицы лошадь убитая, зловоние".
В Симферополь вместе со своей наставницей Фаина переедет осенью 19-го. Обе они будут служить в "Театре актера", который позже станет "Первым советским театром", а еще позже Крымским академическим русским драматическим, имени Горького. Она будет ходить на репетиции на ватных от голода ногах, переступая через полумертвых людей, боясь задеть их.
И здесь она снова встретит Волошина, который спасет их:
"В 20-х годах мы вновь встретились с М.А. в Симферополе, где я играла в местном театре, М.А. был членом художественного совета театра. Я жила в семье прекрасной артистки Павлы Леонтьевны Вульф. М.А. восхищался ею как актрисой и был частым нашим гостем…Помню, что в этот голодный год М.А. с трудом доставал нам всякую снедь… Таскал в рюкзаке камсу, и доставал касторовое масло, на котором жарилась эта камса. За долгую жизнь я не встречала человека пленительнее и добрее него".
Этот нестерпимый запах касторовых рыбешек будет ее преследовать, картины голодного революционного Крыма всегда останутся с ней. Много позже ей предложат две тысячи аванса под книгу воспоминаний. "Но я не хочу вспоминать. Я хочу забыть", - ответит она заказчикам.
А всем остальным заявит в своей всегдашней неподражаемой манере: "Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была бы жалобная книга - "Судьба - шлюха".
И все-таки иногда Фаина Георгиевна делилась шокирующими, совершенно страшными деталями. Как в 1974-ом, когда угощала Купченко яичницей в своей московской квартире: "М.А. был на суде, когда судили татарку, съевшую своего ребенка, и пришел к нам такой подавленный, такой потрясенный… Когда ее спросили: "Как ты могла съесть своего ребенка?"- она ответила: "Он мой был, я его любила"... И он говорил что-то о евхаристии".
И все же Крым двадцатых годов стал для нее особенным периодом: "Страшное и неповторимо красивое время!"
Здесь она стала актрисой.
Здесь она стала Раневской.
В 1923 году вместе с Павлой Вульф она покинет Крым и отправится в Казань. Впереди долгая дорога, в конце которой будут овации и бесконечная зрительская любовь. Но это будет уже совсем другая история...