Крым отмечает 150 лет лет со дня рождения художника Константина Богаевского

Те, кто в конце 19-начале 20 века жили в Феодосии, находились под сенью одного гения – Ивана Айвазовского. Его дом на набережной и пристроенная к дому галерея были средоточием всех культурных событий приморского городка. В некоторых набросках юного феодосийца Богаевского видна увлечённость знаменитостью, хотя он и являлся учеником другого художника – Фесслера. Ученье живописи было плодотворным: в 19 лет Богаевский поступает в Петербургскую академию художеств.

Но рисование натюрмортов и натурщиков в стенах академии не привлекают крымчанина – он часто пропускает занятия и по болезни (южанам тяжело на севере), и без видимых причин. Ему неинтересно. Дело движется к тому, что Богаевского отчислят за неуспеваемость. Удержаться на курсе ему помогают педагогические реформы.

К преподаванию привлечены художники-передвижники. Богаевского в свой класс приглашает Архип Куинджи. Он освобождает Константина от рисования опостылевших гипсовых слепков и позволяет писать только природу. Причём не с натуры, а по памяти, фантазийно, художественно преображая действительность. Он учит видеть.

И Богаевский видит: пустынные берега родной земли, изломы моря и скал, а выше – подобные морским изломам разрушенные, покинутые башни на холмах, тяжёлое небо, бессолнечные пейзажи. Родину, какой он её помнит, торжество вечных стихий - земли, моря и ветра. Он пишет Время и его приметы.

На его полотнах искорёженная земля, голые камни, дома без окон, летящие кометы, озаряющие призрачным светом, написаны тяжёлыми мазками, сажей и охрами. И чем скуднее земля на полотне – тем жирнее и вязче красочный слой. В его картинах пейзаж не лиричен, а монументализирован, переигран, стилизован, в нём реальность тесно сплетается со знанием прошлого.

Так Гомер в "Одиссее" описал Киммерию. Так видит свою Родину – от Судака до Керчи - Богаевский. И в этом он сходен с другим жителем юго-восточного Крыма - поэтом Максимилианом Волошиным.

Эти строки Волошин посвятил своему другу, соседу и соратнику Константину Богаевскому, скромному и благожелательному малословному человеку, который пишет пейзажи законченного мирового пространства, некоей полуфантастической области, отгороженной от остального мира, где время течёт по своим законам и где ещё нет или уже нет присутствия человека. На его рисунках и холстах – Киммерия.

И правда, ни в одной картине Богаевского человек, а тем более его лицо, так и не появится. Зачем художнику лица человеческие, когда у него есть лик праматери-земли?

Волошин считал, что Богаевский рождён для воспевания земли так же, как Айвазовский был рождён для воспевания моря.

Художник абсолютно согласен с собратом:

Дружба Богаевского и Волошина растёт и крепнет. И вот Волошин не только посвящает Богаевскому стихи и статьи, но и Богаевский даёт рисунки в книгу стихов Волошина "Киммерийские сумерки". Эти рисунки - не иллюстрации, а совершенно самостоятельные графические образы. Дружба Волошина и Богаевского воплотила принцип "синтеза искусств", о котором так мечтали символисты.

Удивительно, что космизм живописца был не только умозрительным, но и вполне предметным. Жена Богаевского упоминала об увлечении художника астрономией, и говорила, что он "знал звездное небо, как свою землю" и неоднократно проводил ясные ночи с телескопом.

Возможно, именно звёздная гармония внесла некую гармонию и успокоенность в его живопись. Вернувшись из большой творческой поездки по Италии он в своей мастерской, перестроенной из большого амбара, с панорамным окном, пишет почти театральные пейзажи с лучезарным декоративным колоритом, где ближний фон служит как будто кулисами, а природные формы отчётливо напоминают произведения мастеров Возрождения. Это уже не совсем Киммерия, а больше живописный фон для античного мифа.

Но поиски новых средств выражения не заслоняли основной темы, содержания искусства Богаевского – акварелью или цветными карандашами, пастелью или маслом он продолжает живописать Крым.

Восточный Крым не только "родил" миру своего портретиста. Отдалённость от столиц, провинциальная жизнь сохранили для нас Богаевского-художника в его самобытности, позволили ему и в пору разрушения привычного мироустройства безболезненно создавать свои собственные философские и художественные миры.

После установления Советской власти в Крыму местный Военно-революционный комитет выдал Богаевскому охранное свидетельство на мастерскую. Отношения выстроены, миры востребованы.

Художник получает задание: подготовить к печати альбом литографий с историческими пейзажами всего полуострова. Он передал в литографиях то грандиозное, монументальное, что было свойственно крымскому пейзажу. На его полотнах и эскизах кряжистые дубы, развесистые шелковицы, острые скалы и бурные волны, причудливые изгибы горных отрогов. Это обобщенный художественный образ крымской земли, величественной и героической.

Художнику заказаны четыре панно для первой Всероссийской сельскохозяйственной выставки в Москве. Они должны были раскрыть характерные черты природы различных районов Крыма — степного, предгорного, горного и южнобережного. Все четыре панно отличались по колориту, и все они погибли в пожаре при эвакуации во время Отечественной из Симферопольской картинной галереи…

Новое время диктует новые условия и новые решения. Индустриализация призывала на грандиозные стройки тысячи рабочих, а для пропаганды десятки художников были должны изобразить мощь молодой страны и советского человека. Богаевскому дано новое задание, которое нельзя провалить, – написать ряд картин, отображающих строительство ДнепроГЭСа, первенца социалистической индустриализации.

И вот под кистью Певца Кимvерии появляются бетонные монстры: речные быки, шлюзы, плотины. В течение пяти лет — с 1929 по 1934 год — Богаевский выполнил громадную работу, создав цикл картин Днепростроя, в который вошли 13 больших полотен, в папках остались сотни эскизов, подавляющее большинство которых – панорамные виды. Несмотря на благосклонность критиков, художник не испытывал радости от работы.

"Здесь нельзя было так свободно обращаться с представшей перед глазами … натурой, как я привык распоряжаться в композиции обычных пейзажей с деревьями, скалами и облаками,— переставлять домны, трубы, каупера и прочее", — сухо говорит художник в своих официальных воспоминаниях, а в неофициальном письме близким практически кричит о помощи: "Искусство, живопись, радость творчества становятся в жизни нашей излишней роскошью и в сущности они никому и не нужны, а многим и многим представляются и просто вредной штукой; отсюда и злобное гонение на пейзажную живопись и вообще на всяческую не утилитарную красоту…".

Но художника никто не спрашивает. В последующие несколько лет он рисует строительство металлургического завода в Мариуполе, шахт на Донбассе, нефтяных промыслов под Баку.

Параллельно в творчестве Богаевского возникает новая тема — "Города будущего". Фактически это было своеобразное соприкосновение с кампанельской Утопией, воплощенной на социалистический лад: тут и высокие здания, и прибрежные, явно южные, города, многотысячные поселения для новых людей нового времени.

И только один город – город прошлого, Феодосия, по меткому выражению Богаевского "земля, богато насыщенная прежней жизнью" - получается у него хорошо. Он писал её множество раз, и каждый набросок свинцовым карандашом или лист акварели под его мастерской рукой становился не только художественной, но и исторической ценностью, так чётки каждый камень исторического средневекового Карантина, генуэзских башен, разбросанных на фоне жёлтых осенних холмов, перспективы городских улиц… Но мы знаем, что за ними, изображённые на узком холсте, – суровые скалы Меганома, изрезанные бухты Нового Света, заснувшие вулканические массы Карадага.